Неточные совпадения
Алексей Александрович решил, что поедет в Петербург и увидит жену. Если ее болезнь есть обман, то он промолчит и уедет. Если она действительно больна при
смерти и желает его видеть пред
смертью, то он простит ее, если застанет в живых, и отдаст последний
долг, если приедет слишком поздно.
Она рассказала, что в юности дядя Хрисанф был политически скомпрометирован, это поссорило его с отцом, богатым помещиком, затем он был корректором, суфлером, а после
смерти отца затеял антрепризу в провинции. Разорился и даже сидел в тюрьме за
долги. Потом режиссировал в частных театрах, женился на богатой вдове, она умерла, оставив все имущество Варваре, ее дочери. Теперь дядя Хрисанф живет с падчерицей, преподавая в частной театральной школе декламацию.
Захар умер бы вместо барина, считая это своим неизбежным и природным
долгом, и даже не считая ничем, а просто бросился бы на
смерть, точно так же, как собака, которая при встрече с зверем в лесу бросается на него, не рассуждая, отчего должна броситься она, а не ее господин.
С этим же равнодушием он, то есть Фаддеев, — а этих Фаддеевых легион — смотрит и на новый прекрасный берег, и на невиданное им дерево, человека — словом, все отскакивает от этого спокойствия, кроме одного ничем не сокрушимого стремления к своему
долгу — к работе, к
смерти, если нужно.
— Когда я получил телеграмму о
смерти Холостова, сейчас же отправился в министерство навести справки. У меня там есть несколько знакомых чиновников, которые и рассказали все, то есть, что решение по делу Холостова было получено как раз в то время, когда Холостов лежал на столе, и что министерство перевело его
долг на заводы.
Неутешная супруга Ефима Петровича, почти тотчас же по
смерти его, отправилась на
долгий срок в Италию со всем семейством, состоявшим все из особ женского пола, а Алеша попал в дом к каким-то двум дамам, которых он прежде никогда и не видывал, каким-то дальним родственницам Ефима Петровича, но на каких условиях, он сам того не знал.
Там после
долгих и великих подвигов сподобился наконец претерпеть истязания и мученическую
смерть за веру.
«Свободная» личность у него часовой и работник без выслуги, она несет службу и должна стоять на карауле до смены
смертью, она должна морить в себе все лично-страстное, все внешнее
долгу, потому что она — не она, ее смысл, ее сущность вне ее, она — орган справедливости, она предназначена, как дева Мария, носить в мучениях идею и водворить ее на свет для спасения государства.
Сиделец говорил, что она, во-первых, ему не платит
долг, во-вторых, разобидела его в собственной его лавке и, мало того, обещала исколотить его не на живот, а на
смерть руками своих приверженцев.
Не знаю, жива ли она теперь, но после
смерти мужа она
долгое время каждое лето появлялась в Отраде в сопровождении француза с крутыми бедрами и дугообразными, словно писаными бровями.
Вот как выражает Белинский свою социальную утопию, свою новую веру: «И настанет время, — я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе конца, и не будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь
смерть; когда не будет бессмысленных форм и обрядов, не будет договоров и условий на чувства, не будет
долга и обязанностей, и воля будет уступать не воле, а одной любви; когда не будет мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю другого“, любовник ответит: „я не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и не примет ее жертвы, если по великодушию она захочет остаться с ним, но, подобно Богу, скажет ей: хочу милости, а не жертв…
Правда, здесь судят за преступления, но многие дела прекращаются за ненахождением виновных, многие возвращаются для дополнения или разъяснения подсудности или останавливаются в производстве за неполучением необходимых справок из разных сибирских присутственных мест и в конце концов после
долгой волокиты поступают в архив за
смертью обвиняемого или за невозвращением его из бегов, а главное, едва ли можно положиться на данные следствия, которое ведут молодые люди, нигде не получившие образования, и хабаровского окружного суда, который судит сахалинцев заочно, по одним только бумагам.
Господа стихотворцы и прозаики, одним словом поэты, в конце прошедшего столетия и даже в начале нынешнего много выезжали на страстной и верной супружеской любви горлиц, которые будто бы не могут пережить друг друга, так что в случае
смерти одного из супругов другой лишает себя жизни насильственно следующим образом: овдовевший горлик или горлица, отдав покойнику последний
Долг жалобным воркованьем, взвивается как выше над кремнистой скалой или упругой поверхностыо воды, сжимает свои легкие крылья, падает камнем вниз и убивается.
Таковому делу я обязан был по
долгу моего звания положить окончательное решение, приговорить виновных к
смерти и вместо оной к торговой казни и вечной работе.
Она прожила для женщины
долгий век (ей было семьдесят четыре года); она после
смерти Степана Михайлыча ни в чем не находила утешения и сама желала скорее умереть».
Думал, думал купец думу крепкую и придумал так: «Лучше мне с дочерьми повидаться, дать им свое родительское благословение, и коли они избавить меня от
смерти не похочут, то приготовиться к
смерти по
долгу христианскому и воротиться к лесному зверю, чуду морскому».
В молодости я знал одну почтенную старушку (фамилия ее была Терпугова), обладательницу значительного имения и большую охотницу до гражданских процессов, которая до
смерти своей прожила в полном неведении о «государстве», несмотря на то, что сам губернатор, встречаясь с нею, считал
долгом целовать у нее ручку.
Тут он вспомнил про 12 р., которые был должен Михайлову, вспомнил еще про один
долг в Петербурге, который давно надо было заплатить; цыганский мотив, который он пел вечером, пришел ему в голову; женщина, которую он любил, явилась ему в воображении, в чепце с лиловыми лентами; человек, которым он был оскорблен 5 лет тому назад, и которому не отплатил за оскорбленье, вспомнился ему, хотя вместе, нераздельно с этими и тысячами других воспоминаний, чувство настоящего — ожидания
смерти и ужаса — ни на мгновение не покидало его.
Первые двое были, пожалуй, уж не так зловредны и безжалостно строги, чтобы питать к ним лютую вражду, ненависть и кровавую месть. Но они умели держать молодежь в постоянном состоянии раздражения ежеминутными нервными замечаниями, мелкими придирками, тупыми повторениями одних и тех же скучных, до
смерти надоевших слов и указаний, вечной недоверчивостью и подозрительностью и, наконец,
долгими, вязкими, удручающими нотациями.
Главнейшими из них были Ермак Тимофеев и Иван Кольцо, осужденный когда-то на
смерть, но спасшийся чудесным образом от царских стрельцов и
долгое время пропадавший без вести.
Уже ее в тот самый час
Кончалось
долгое страданье:
Чела мгновенный пламень гас,
Слабело тяжкое дыханье,
Огромный закатился взор,
И вскоре князь и Черномор
Узрели
смерти содроганье…
— Дальше… Ох! Нехорошо выходит этой трефовой даме, хуже
смерти. Позор она через вас большой примет, такой, что во всю жизнь забыть нельзя, печаль
долгая ей выходит… А вам в ее планете ничего дурного не выходит.
Параша. Слышал ты, слышал? Даром я, что ль, перед тобой сердце-то из груди вынимала? Больно ведь мне это, больно! Не болтаю я пустяков! Какой ты человек? Дрянной ты, что ли? Что слово, что дело — у меня все одно. Ты меня водишь, ты меня водишь, — а мне
смерть видимая. Мука нестерпимая, часу мне терпеть больше нельзя, а ты мне: «Когда бог даст; да в Москву съездить, да
долги получить»! Или ты мне не веришь, или ты дрянь такая на свет родился, что глядеть-то на тебя не стоит, не токмо что любить.
— Всем смертным умирать придется! — выразился равнодушно
Долгов: он понимал страшное значение
смерти только в книгах и на сцене, а в жизни — нет.
После
смерти отца, когда братья стали делиться, оказалось, что
долгов было так много, что поверенный по делам советовал даже, оставив за собой именье бабки, которое ценили в 100 тысяч, отказаться от наследства.
Но скоро тело привыкло и к этому режиму, и страх
смерти появился снова, — правда, не такой острый, не такой огневый, но еще более нудный, похожий на тошноту. «Это оттого, что тянут долго, — подумал Сергей, — хорошо бы все это время, до казни, проспать», — и старался как можно
дольше спать. Вначале удавалось, но потом, оттого ли, что переспал он, или по другой причине, появилась бессонница. И с нею пришли острые, зоркие мысли, а с ними и тоска о жизни.
Тяжелый
долг, отец, на сердце мне
Ты просьбою своею возлагаешь.
Их счастья быть свидетелем я должен!
О, лучше б тысяча
смертей! Но если
Она еще нуждается во мне,
Я принимаю это униженье,
Я остаюсь. Во всем, о дон Альвар,
Клянусь тебе, и честь моя порукой.
— Ты, однако, не можешь не пойти к ним, — начал я. — Ты должен узнать, как это случилось; тут, может быть, преступление скрывается. От этих людей всего ожидать следует… Это все на чистую воду вывести следует. Вспомни, что стоит в ее тетрадке: пенсия прекращается в случае замужества, а в случае
смерти переходит к Ратчу. Во всяком случае, последний
долг отдать надо, поклониться праху!
Катерина Львовна хочет припомнить молитву и шевелит губами, а губы ее шепчут: «как мы с тобой погуливали, осенние
долги ночи просиживали, лютой
смертью с бела света людей спроваживали».
Сам Плодомасов, уложив боярышню, не оставался в ее комнате ни минуты. Выйдя из этой комнаты, он также не предался и оргиям, обыкновенно сопровождавшим его возвращение домой. Он одиноко сидел в своей опочивальне и нетерпеливо ждал пошептуху, за которою посланы были быстрые гонцы в далекое село. Эта чародейка должна была силою своих чар прекратить
долгий,
смерти подобный сон привезенной боярышни.
После его
смерти именьишко у нас оттягали за
долги, но, как бы ни было, детство мы провели в деревне на воле.
Советник. Как некстати? Что ж ты и заправду, сватушка? Дай Бог ей многолетное здоровье и
долгие веки. С умом ли ты? Кому ты желаешь
смерти?
— Восемь лет жизни с таким человеком, как покойный муж, мне кажется, дают право на отдых. Другая на моём месте — женщина с менее развитым чувством
долга и порядочности — давно бы порвала эту тяжёлую цепь, а я несла её, хотя изнемогала под её тяжестью. А
смерть детей… ах, Ипполит, если бы ты знал, что я переживала, теряя их!
Когда единственный сын купца 1-й гильдии Нила Овсянникова, после
долгих беспутных скитаний из труппы в труппу, умер от чахотки и пьянства в наровчатской городской больнице, то отец, не только отказывавший сыну при его жизни в помощи, но даже грозивший ему торжественным проклятием при отверстых царских вратах, основал в годовщину его
смерти «Убежище для престарелых немощных артистов имени Алексея Ниловича Овсянникова».
Счастливейший из завоевателей Гарун-аль-Рашид перед
смертью сказал, что в течение своей
долгой жизни был счастлив только четырнадцать дней, а величайший из поэтов Гете признавался, что был счастлив всего четверть часа.
Долгим, холодным, как могила, и загадочным, как
смерть, было молчание дочери.
— Предсказал скорую
смерть, если я не оставлю Петербурга и не уеду! У меня вся печень испорчена от
долгого питья… Я и решил ехать сюда. Да и глупо там сидеть… Здесь именье такое роскошное, богатое… Климат один чего стоит!.. Делом, по крайней мере, можно заняться! Труд самое лучшее, самое радикальное лекарство. Не правда ли, Каэтан? Займусь хозяйством и брошу пить… Доктор не велел мне ни одной рюмки… ни одной!
По учению Христа, как виноградари, живя в саду, не ими обработанном, должны понимать и чувствовать, что они в неоплатном
долгу перед хозяином, так точно и люди должны понимать и чувствовать, что со дня рождения и до
смерти они всегда в неоплатном
долгу перед кем-то, перед жившими до них, теперь живущими и имеющими жить, и перед тем, что было, есть и будет началом всего.
Всякому человеку, чем
дольше он живет, тем больше раскрывается жизнь: то, что было неизвестным, становится известным. И так до самой
смерти. В
смерти же раскрывается всё, что только может познать человек.
Люди боятся
смерти и желают жить как можно
дольше. Но если
смерть есть несчастье, то не всё ли равно умереть через 30 или через 300 лет? Много ли радости для приговоренного к
смерти в том, что товарищей его казнят через три дня, а его через 30 дней?
Это было отчаянное, но единственное средство спасения, которое уже не раз избавляло Кожиёна от
смерти на рогах чудовища. Как он, бывало, заляжет у быка между рог, так тот его носит на голове, пока измается, и тогда сбросит его на землю, а сам убежит, а Кожиён после выспится, чувствует себя как после качки на море и «кунежнтся» — ищет, чтобы его пожалели: «Преставьте, — просит, — меня либо к матери божией — она мне заступница, либо пойдемте в кабак — мне целовальник в
долг даст».
— Конечно, — прибавлял Корытников, — я знал, что иду почти на верную
смерть, я понимал всю страшную опасность своего положения; но я шел… я шел… puisque la noblesse oblige… [Поскольку положение обязывает… (фр.).] Это был мой
долг.
— Все эти мысли о бренности и ничтожестве, о бесцельности жизни, о неизбежности
смерти, о загробных потемках и проч., все эти высокие мысли, говорю я, душа моя, хороши и естественны в старости, когда они являются продуктом
долгой внутренней работы, выстраданы и в самом деле составляют умственное богатство; для молодого же мозга, который едва только начинает самостоятельную жизнь, они просто несчастие!
«Сознавая, сколь я всегда был недостоин прекрасной и доброй жены моей и опасаясь, чтоб она после моей
смерти, по своей скромности и по скромности человека, ею любимого и ее любящего, не оставалась вдовой, я из гроба прошу ее, не соблюдая
долгого траура, выйти замуж за Андрея Ивановича Подозерова.
Весь
долгий нынешний боевой день, соседство
смерти и гибель многих товарищей не отразились на бодрости духа этих чудо-богатырей.
Орест, весь одержимый нравственным
долгом отмстить за
смерть отца.
Долг этот был рассрочен на много лет, и я его выплачивал его семейству, когда его уже не было на свете. Со второй половины 1865 года я его уже не видал.
Смерть его ускорил, вероятно, тот русский недуг, которым он страдал.
Как ни бедствовала при жизни Марфа, но она жила аккуратно и, в виду получения будущих благ, не делала
долгов; не то пошло после ее
смерти. После нее один за другим умерли ее два сына: Сергей меньшой и Александр, и остался в живых один только Григорий, который, получив один всю материнскую часть, в самом непродолжительном времени наделал до 700 тысяч рублей
долгу, и в 1840 г. правительство нашло нужным учредить над ним опеку.
— Нет, говорит, отцы преподобные, прискорбна душа моя даже до
смерти! Не могу
дольше жить в сем прелестном мире, давно алчу тихого пристанища от бурь житейских… Прими ты меня в число своей братии, отче святый, не отринь слезного моленья: причти мя к малому стаду избранных, облеки во ангельский образ. — Так говорил архимандриту монастыря Заборского.
Все это совершилось так неожиданно и скоро, что Марья Матвеевна не успела прийти в себя, как ей уже надо было хлопотать о похоронах мужа. В этих грустных хлопотах она даже совсем не обратила должного внимания на слова Егорки, который через час после
смерти Сафроныча бегал заказывать гроб и принес странное известие, что «немец на старом дворе отбил ворота», из-за которых шла
долгая распря, погубившая и Пекторалиса и Сафроныча.